1919 год был в какой-то мере описан в «Необыкновенных приключениях доктора». Рассказ этот был написан в 1922 году (т.е. является одним из первых образцов булгаковской художественной прозы) и даже опубликован в журнале «Рупор». Однако развивать эту тему автор не стал, а обратился сначала к событиям 1918 года, а потом перешёл к разгрому белого движения и эмиграции.
Почему именно так? Скорее всего, это подсказывал политический здравый смысл — на фоне критики «Дней Турбиных» было понятно, что произведение, посвящённое периоду успехов белых, пусть даже и показывающую их изнанку, не пойдёт. А вот связанное с разгромом и бегством белых может и пойти.
Мысли о продолжении «Белой гвардии» Булгаков держал в голове с самого начала, но «Бег» появился как чрезвычайный вариант — в апреле 1927 года был заключен договор с МХАТом, по которому Булгаков обязался представить не позднее 20 августа пьесу «Рыцарь Серафимы» («Изгои»). За счёт этого договора драматург гасил аванс, выданный ещё 2 марта 1926 года за будущую инсценировку «Собачьего сердца», не осуществленную из-за запрещения повести. Театр пошёл автору навстречу, чтобы не вынуждать его возвращать уже потраченные деньги.
Рукопись «Рыцаря Серафимы» не сохранилась, и не до конца ясно, существовала ли она вообще в сколько-нибудь законченном виде. Вероятно, существовала, и, вероятно, она довольно сильно отличалась от известного нам текста.
Лидия Яновская обращает внимание на два артефакта первоначального текста.
Во-первых, это картины Константинополя («повыше дома — кривой пустынный переулок»), за впечатлениями для которых Булгаков в мае 1927 года ездил в Ялту. Переулок выше домов — это действительно особенность Ялты, а не Киева, например (Киев зелёный: «сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен»).
Во-вторых, это говорящее имя Григория Лукьяновича Чарноты, которое сразу же вызывает в памяти фигуру Григория Лукьяновича Скуратова-Бельского — легендарного злодея российской истории, более известного под именем Малюта Скуратов… В «Беге» Чарнота никак не злодей, более того, это человек, безусловно, симпатичный. Яновская предполагает, что имя изначально было предназначено для другого персонажа — то ли для вешателя Хлудова, то ли для контрразведчика Тихого…
1 января (!) 1928 года Булгаков заключил новый договор с МХАТом. Теперь пьеса называлась «Бег». 16 марта пьеса была предоставлена в театр и в апреле принята к постановке. Однако 9 мая 1928 года Главрепертком («главная репертуарная комиссия» — орган цензуры в театре) постановку запретил.
Основания запрета пьесы были вполне объективны.
Во-первых, автор не захотел объяснить с единственно правильной позиции капитуляцию белых перед советской властью — Хлудов должен был признать свою вину перед трудовым народом и, подобно Турбину, сказать, что «народ не с нами». А он, понимаете ли, не сказал, а расплывается как кисельная (хи-хи) барышня.
Во-вторых, автор показал белых генералов в слишком уж положительном свете (что отчасти правда).
Несмотря на вполне рациональную позицию цензуры, у пьесы нашлись защитники.
Прежде всего это, разумеется, сама администрация театра, которой срочно нужна была новая пьеса и которая была вдохновлена успехом «Дней Турбиных».
Правда, тут тоже существовали идеологические риски. Скажем, замзавотделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) Платон Керженцев считал, что «постановка "Бега" в театре, где уже идут "Дни Турбиных" (и одновременно с однотипным "Багровым островом"), означает укрепление в Художественном театре той группы, которая борется против революционного репертуара». Это ведь была реальная проблема — МХАТ был осенён безусловным авторитетом великих Станиславского и Немировича-Данченко. Ставить в нём что угодно, лишь бы оно было революционным, было нельзя, а произведений идеологически благонадёжных авторов, достойных постановки во МХАТе, не было…
Впрочем, администрация театра всё понимала, и режиссёр Илья Судаков (тот самый, который предложил Булгакову инсценировать «Белую гвардию») утверждал, что достигнуто соглашение с автором и цензурой об изменениях в пьесе — «Хлудова должно тянуть в Россию в силу того, что он знает о том, что теперь делается в России, и в силу сознания, что его преступления были бессмысленны» (автор на самом деле был против).
Более того, он обещал, что и Серафима с Голубковым будут «возвращаться не для того, чтобы увидать снег на Караванной, а для того, чтобы жить в РСФСР». Правда, начальник Главискусства Алексей Свидерский на это с некоторым даже недоумением ответил — «Серафима и Голубков бегут от революции, как слепые щенята (…), а возвращаются только потому, что хотят увидеть именно Караванную, именно снег. (…) Объяснить их возвращение желанием принять участие в индустриализации страны — это было бы несправедливо и потому плохо».
В защиту пьесы выступил Максим Горький, вообще часто защищавший Булгакова. Он в своей манере уверял, что «"Бег" — великолепная вещь, которая будет иметь анафемский успех». Горький полагал пьесу прежде всего комической и именно в этом качестве читал её, например, предсовнаркома (по должности — преемнику Ленина) Алексею Рыкову.
Авторитет Горького помог — в октябре театр опять приступил к репетициям. А 12 октября 1929 года был заключён ещё и договор с Ленинградским большим драматическом театром.
Однако 13 октября Горький уехал на лечение в Италию, а 22 октября на расширенном заседании политико-художественного совета Главреперткома пьесу опять запретили. В СМИ началась кампания «Ударим по булгаковщине», которая позже нашла своё отображение в «Мастере и Маргарите».
Борьба, однако, продолжается. В январе 1929 года судьба пьесы «Бег» рассматривается на Политбюро ЦК ВКП(б). Персонально за решение вопроса отвечает наркомвоенмор Климент Ворошилов. Креженцев предоставляет весьма профессиональную и резко критическую по отношению к пьесе записку театроведа Ричарда Пикеля (мы неоднократно её цитировали в других статьях о «Беге»). Но МХАТ продолжает репетиции до 25 января.
И тут начинается типичная булгаковщина: 11 января убит прототип Хлудова — генерал Яков Слащёв. Из чего бы ни исходили члены Политбюро 10 января, 11-го у них появилась новая мотивация.
С одной стороны, смерть генерала в значительной степени обесценивала идею возвращения из эмиграции — ты вернёшься, а тут тебя какой-то «патриот» или «активист» грохнет. На этом фоне спектакль, призывающий к возвращению, выглядел бы очень странно и для отечественной, и для зарубежной публики. Впрочем, публика должна была знать, что эмиграция не спасала от гипотетической встречи с активистом, что показала гибель Симона Петлюры 25 мая 1926 года.
С другой стороны, пьеса выглядела в определённой степени как апология людей, подобных Слащёву. А создавать на ровном месте культ погибшего героя советской власти было ни к чему.
30 января комиссия Политбюро пьесу окончательно запретила.
Любовь Белозерская писала позже: «Ужасен был удар, когда её запретили. Как будто в доме появился покойник…»
Удивительно, но даже после этого театр с «Бегом» расставаться не спешил — договор с Булгаковым был расторгнут только 14 октября 1929 года (в счет погашения аванса драматург начал работу над пьесой «Кабала святош», которая, правда, тоже не вышла на сцену).
А 2 февраля 1933 года вопрос о постановке вновь был поднят во МХАТе, причем 29 апреля с Булгаковым заключили договор на переработку текста.
«Дирижировал» переработкой председатель Главреперткома Осаф Литовский (которым, в свою очередь, руководил Керженцев), который требовал «ясно провести мысль, что белое движение погибло не из-за людей хороших или плохих, а вследствие порочности самой белой идеи». В этом контексте от Булгакова требовали довести Хлудова до самоубийства и оставить Голубкова с Серафимой за границей. Булгаков, кстати, не только не отказался, но даже признал, что «изменения эти вполне совпадают с первым моим черновым вариантом и ни на йоту не нарушают писательской совести». Конечный вариант был готов к концу июня. В начале ноября 1934 года появился новый вариант финала, с самоубийством Хлудова, расстрелявшего предварительно тараканьи бега, и с возвращением в Россию Серафимы и Голубкова. Однако в ноябре же пьесу вновь запретили.
26 сентября 1937 года Комитет по делам искусств обратился к Булгакову с просьбой прислать экземпляр пьесы. Это было сделано, но отзыва не воспоследовало. 5 октября Елена Булгакова записала в дневнике со слов мужа: «это означает, что "Бег" умер».